(1)Проснулся Николай Яковлевич Исаев и сразу вспомнил, что сегодня ему предстоит первый раз в жизни прыгать с парашютом. (2)Вспомнил и заволновался.
(3)Когда-то давно, в детстве, он храбро прыгал и со стула, и со стола, и даже со шкафа, прыгал с высокой ветки в пруд, с крыши своей избы в снежный сугроб, с сарая — в сено, но с парашютом из-под самых облаков — никогда. (4)И ему стало страшно!
(5)Чтобы никто не догадался о его страхе, Николай решил весь день перед прыжками улыбаться, но тут же почувствовал, что рядом с ним под шинелью дрожит солдат Карасёв, которого все называли Селёдкиным и который тоже сегодня должен будет первый раз в жизни прыгать с парашютом — наверное, поэтому дрожит от страха.
(6)После подъёма все солдаты выбежали на зарядку. (7)И в то утро Николай особенно бодро бегал, так что никто из солдат или офицеров даже подумать не мог, что он боится прыгать. (8)А Селёдкин трусил за ним вялой трусцой и думал, какую бы ему придумать неправду, чтобы увильнуть от прыжков.
(9)Через час после укладки парашютов солдаты Исаев и Карасёв уже шагали по полевой дороге на прыжки. (10)За спиной у каждого на лямках висел уложенный парашют.
(11)Скоро они увидели, как из-за леса поднимается аэростат. (12)Десантники в шутку называли его «колбасой». (13)Он действительно был похож на большую толстую колбасу, только серебряного цвета, под которой на четырёх крепких канатах висела лёгонькая открытая кабинка.
(14)Как только Карасёв увидел в небе эту «колбасу» и выпрыгнувших оттуда трёх парашютистов, он тут же сказал: — (15)У меня болит живот.
— (16)А прыжки? — спросил Коля.
(17)Но Карасёв только руками развёл:
— (18)Если бы не живот, я бы целыми днями только и прыгал! — и похлопал Николая по плечу. — (19)Ты иди, Исаев, не бойся. (20)А я — к доктору.
(21)«Струсил...» — подумал Коля и, чтобы самому было не очень страшно, сложил губы трубочкой и засвистел песенку.
(22)И вот он шёл и смотрел, как за лесом спускаются белые парашюты. «(23)И я смогу так прыгнуть, не испугаюсь. (24)Что я — рыжий?!» — подумал Коля и засмеялся: он вспомнил, что волосы-то у него действительно рыжие.
(25)А примерно через час Коля Исаев совершил свой первый в жизни прыжок с парашютом.
(26)Конечно, всё получилось не так просто.
(27)Пока Коля подходил к серебристому аэростату, пока усаживался в тесную кабинку, ему не было страшно. (28)Но когда аэростат оказался вверху, а земля осталась далеко внизу — страх вернулся.
— (29)Пристегнуть вытяжную фалу! — скомандовал инструктор строго. (30)Коля пристегнул крючок-карабин за кольцо. (31)Теперь оставалось только ждать команды и прыгать.
(32)Коля вспомнил слова генерала, с которым виделся недавно, о том, что тот тоже боится прыгать, хотя делал это много раз, но страх можно победить улыбкой, и... улыбнулся.
— (33)Чему это вы улыбаетесь? — спросил у Николая Яковлевича строгий инструктор. — (34)Вам что — весело?
— (35)Ага, – сказал Коля. — (36)Очень!
— (37)Смельчак! — удивился инструктор и распахнул перед Колей дверцу кабины. — (38)Приготовиться!
(39)Коля встал со скамеечки, ступил на порог, глянул вниз, и у него даже дыхание перехватило: с такой высоты он никогда ещё не видел землю. (40)Там внизу, далеко-далеко, лежало ровное зелёное поле, немного в стороне стояли малюсенькие, как игрушечные, дома деревни, на лугу паслись малюсенькие коровы, а за лугом рос малюсенький лес, по дороге ехал малюсенький грузовик и шли малюсенькие люди, и было очень- очень тихо, только слегка поскрипывали канаты над головой.
(41)Потом в этой тишине Коля услышал, как заработала какая-то машина: тук-тук, тук-тук, тук-тук...
(42)И вдруг он понял, что никакая это не машина, а его собственное сердце.
(43)В эту самую секунду инструктор за его спиной громко скомандовал:
— (44)Пошёл!
(45)Коля хотел прыгнуть, но его сапоги как будто приклеились к полу.
(46)Тогда инструктор совсем немного помог ему — легонько толкнул в плечо.
(47)И Коля полетел вниз.
(По Я. А. Сегелю*)
* Яков Александрович Сéгель (1923–1995) — советский актёр, кинорежиссёр и сценарист, прозаик, народный артист РСФСР.

Реальный текст ЕГЭ по русскому языку 2020. Д. Гранин о Париже
Паустовский описал первое это свидание с Парижем в своем очерке
«Мимолетный Париж».
Про Лувр в этом очерке почти ничего нет. И в «Европейском дневнике» две короткие строчки. О самом сокровенном, личном он избегал писать. Оставлял для себя. Нельзя все для печати. Перед поездкой в Лувр Паустовский предложил нам троим — Рахманову, Орлову и мне — ограничиться минимумом. Не бегать с толпой экскурсантов из зала в зал, не пытаться осмотреть даже лучшее. Константин Георгиевич живо представил нам в подробностях: тысячи картин, и все знаменитые — Рембрандта и Веласкеса, школы всех веков, анфилады, переходы,
этажи, разноязычные голоса гидов...
— А мы посмотрим только Нику Самофракийскую, Венеру Милосскую и
Джоконду. Проведем у каждой полчаса и уйдем.
К тому времени нас уже слегка подташнивало от музеев Греции, Италии, от мраморных скульптур, памятников, фресок, картин, гравюр, росписей. Все слиплось в сырой ком. План Паустовского понравился
своей решительностью и простотой.
Ника, безголовая, безрукая, была непонятна. Фантазии моей не хватало представить ее в целости. Красота ее тела, что светилось сквозь каменные складки прозрачной туники, не действовала на меня без головы, без лица. Красоты одного тела оказалось мало. Скульптура передавала подвижность тела, воздушность ткани так искусно, как ныне не могут. Если древние умели такое, можно ли говорить о прогрессе в искусстве? Движется ли искусство куда-нибудь? На галерный корабль такую фигуру ставили, на парусник — понятно, а на межпланетный она не пойдет, другую надо придумывать. Вот примерно куда меня завело, когда я разглядывал Нику. Чувств удивления и интереса надолго не хватило, зароились разные мысли. Мы продолжали стоять перед нею. Я украдкой взглянул на часы. Прошло пятнадцать минут. Не так-то просто истратить полчаса на одну вещь. Никогда я такого не делал. Смотреть, а чего в ней еще смотреть, все уже ясно. Изучать? Опять же — чего? Если бы я был искусствоведом... А уж переживать — тем более невозможно так долго. Непростое это оказалось дело. Куда легче двигаться, идти мимо разных полотен, гулять по музею, остановиться у какой-нибудь исторической сцены, полюбоваться красоткой, можно пейзажем. Прочитаешь подпись
«Тициан» — ага, значит, надо еще раз взглянуть, присмотреться, вроде
и в самом деле гениально.
Постояв еще немного, мы двинулись к Венере.
Как всякий, я навидался ее изображений. Теперь я стоял перед подлинником. Я знал, что должен волноваться. Кто только не стоял на этом месте, перед этим совершенным мрамором! Великие, известные, в сущности все просвещенные люди, что жили в Париже, и те, кто приезжал в Париж, все русские интеллигенты, все художники Европы, ее поэты, ученые, ее правители, — все считали необходимым являться сюда, к этой женщине. И вот теперь и я сподобился. И я смогу сказать, что видел Венеру Милосскую. Это было как вершина для альпиниста, отметка для получения разряда. Передо мною было воплощение женственности, общепризнанная мера красоты, гармонии, проверенная столетиями. Вспомнил очерк Глеба Успенского «Выпрямила». В самом деле, если бы можно было сосчитать, скольким людям помогла эта красота устоять, скольким вернула покой, силу, чувство любви к жизни, восхищения человеком?.. С Венерой, следовательно,
разобрался, вникнул. А вот Джоконда...
Не хочу рассказывать о первом чувстве разочарования перед Джокондой, не это важно. О картине я писать не собираюсь, и о своих мыслях тоже. Что-то было вначале, а потом пропало. Никаких мыслей не стало, а был уход, я не заметил, как стал уходить в картину, погружаться в нее. И она уходила в меня. Так бывает, когда долго стоишь перед морем. Или лежишь, глядя в небо. За четверть века то чувство давно стерлось, осталось от него воспоминание того, как стоял я без мыслей, забыв о времени. Через несколько лет, снова будучи в Лувре, я к Джоконде не подошел и больше не подойду. Очнулся я, увидев, что Паустовский плачет, и показалось это естественным. Мы вышли из Лувра, ни на что более не взглянув. Устали. Сели на
скамейку и долго сидели молча.
Выходило, что одна картина может дать больше, чем целая чем целая
галерея, если эту картину удается пережить.
Выходило, что у картины можно простоять и полчаса, и больше. Одна
картина, одна книга...

1

Как искусство влияет на человека? Такую проблему ставит Гранин в предложенном для анализа тексте.



2

Автор рассказывает о том,какие чувства вызывала у него Ника - одна из скульптур Лувра. Она, «безголовая, безрукая», не понравилась рассказку. «Красота ее тела не действовала» на него «без головы, без лица». Этот пример показывает, что не все произведения искусства могут впечатлить человека.



3

В то же время Гранин говорит о том, что Джоконда вызвала в нем яркие эмоции. Рассказчик смог погрузиться в нее, и «никаких мыслей не стало», он «не заметил, как стал уходить в картину, погружаться в нее». А Паустовский, смотря на это произведение искусства, плакал.Получается, что есть шедевры, заставляющие человека проникнуться ими, осознать весь истинный замысел и глубину.


4

Эти примеры противопоставлены друг другу и показывают, что творения искусства могут влиять на человека по-разному.


5

Писатель считает, что одни произведения никак не воздействуют на человека, а другие затрагивают до глубины души.



6

Я согласен с позицией автора, потому что восприятие искусства субъективно. Например, картины Малевича признаны шедеврами, однако на меня они не произвели никакого впечатления.


7

Подводя итоги, хочется сказать, что искусство не всегда вызывает положительные эмоции у человека, а иногда даже наоборот.

❗️Обратите внимание на то, что теперь нельзя начинать абзац или предложение со слова «также».